Разворот тесного времени
Разворот тесного времени
Изморозью закрытая седина лунной чёлки прилипла к груди полуночных небес. Туман крошил кромешную темноту на трещинах скал. Слепорожденный сыч прозрел. Ожидал попутного ветра дождик заблудший в тайге полной звериного добра. Медведь щербил останки падали. Берёза серьгой одарила сохачьи рога. В камнепаде булыжники лбами стучались. Ондатра выползла с омута наземь, рыба нырнула в глубинные буруны. Устав от воздыхания, олень исчислил стёжки заваленные плитняком. Ягель озяб, заяц разгрыз тальник, горностай не сомкнул глаз. С лепестков кашкары потекла роса, душа в рёбрах соболя бурю почуяла. Медовое сердце кабарги укусила печаль. Вьюжный пух прахом рассыпался, волчья стая засуетилась. Отлётная кукушка плачем разбудила бурундука. В колыбели забвения утро родило дочку – Заревую звезду, развернуть скученное время.
Обугленная ночь
От пожара почернела заря, мечта упала на дно сумрачного сна. Обугленная дотла ночь озябла над гребнем вершины. Блеснул лёд в зрачке Луны хлебнувшей чувств облачного половодья. Нектар багульника потёк по жилам медведя. Скрипнул ствол, согрел душу кедр в изгибах ветвей, горностай вышел на слежку глухарей. Волк метнулся наперерез лосю. Листья осины сгинули, взлетел встревоженный клин гусей, в сердце рыси загудел пропахший гарью ветер. Затрепетала полёвка, зажатая в когтях совуньи, ягель покрылся холодным потом. Обернулась ловко лиса, гулкое эхо ушло гулять по закоулкам утёсов. Замелькали венчики ковыля сквозь щёчки скал. Таёжник высушил ичиги над костром, а костре обгорела шишка-паданка. Хариус замутил отражение раскаленного неба в струе студеного ручья. Застыли безмолвные оборотни теней, умная жизнь показалась чуточки близкой. Чуя вечную тропу, в чащобе звёзд проснулось рассветное утро. Отравленные оттепелью снегири уластили Солнце взойти в инее хвои, огонёк запылать в груди осени.
Подвох злом
Вызывая трепет перед лицом звёзд, семя злобы всходило нелепой сутью. Развивалось к корню, всходило ростком, созревало плодом. Козни злодейства лезли в нутро, ловили в западню. Поглощённая подвохом падшего безумия плоть страдала, поедала зародыши лжи, кусала губы гнева. Несчастье, болезни, пожар, не урожай вызывали потребность в помощи, спасении и защите. В нужде и горечи рождался умысел избавления. Сила воли спасала от мук совести, доверие от напастей суда. Душа чуяла вину, различала доброе и пагубное начало. В земном бытии досадно ошибалась, не замечала недостатки. Обожая саму себя, разрушала сознание. Видела зло вовне, плутала по ложной тропе поведения, впадала в ухищрения. Не отвечала яростью на лютость, усмиряла скверну в воззрениях. Сумерки вреда подчинялись свободному волеизъявлению, рассеивались светом искры удачи. Чаянье достатка будило жалость, млело перед очами небес, объединивших ум, душу, тело. Корысть и разум вмещались в глубину духа ведущего к раздолью желаний. Со всех сторон окружённая бездной беспамятства, пристрастий, суеверием, робостью и стыдом увечная душа сеяла в сердце завязи верности, взращивала полезность милости.
Беззаветный водоворот
Загудела буря, блеснула искра в тлеющих облаках, задрожали туманные горы, сердце повелителя дебрей окаменело. Развезлась громогласная бездна, молнией осветилось непокорное волнение ручья вытекающего из ущелья. В живой чистоте сосудов земли закрутились льдины, заблудились обманчивые преграды, таймень в водостоке ловил хариуса. Олень с крутого обрыва шагнул на гребень бегущей волны и до каменистого дна измерил глубину. Живицей запахла хвоя, по щеке потекла плакучая слеза, совесть кольнула тоска, память застыла. Не глоталась вода, брызги чувств раскачивали венец вкруг влажной Луны играющей с безумством грозы. Олень с огнем не шутил, ветру не верил, желал преодолеть порог неба в обратном направлении, отдал сознание на волю судьбы. На перекате плескались следы лунной тропы, окропленная пеной душа вышла на свет Звезды Утра. Вместе с эхо прошла оторопеть перед воем хищного зверя. Оленю почудилось, что наевшись всплесков, не погибнет, продолжит жить в водовороте звёзд.
Ожидающее сердце
Утомлённый трудным восхождением на перевал, таёжник задумался, мог ли он совсем ничего не чувствовать, не испытывать никаких желаний. Тайга сделала его таким, каков он есть. Принимал судьбу без прикрас. Позволял будням протекать чередом. Не вредил природе, потакал страстям. Был не лучше того, что дано жизнью. Не знал, как проявить себя. Огонь томился в груди влекущий начало жизни. Меж нормой сердца и смирением разума привязал зрелый дух к внешним вещам, истощал жизненную силу воли. Избегал рабства подлости. Верхом на олене орал душой, добывал еду, собирал ягоду и шишку-паданку, спал у костра, горевал от несчастливой любви. Осмысливал убеждения, кровь, тень, ум, радовался от долгожданных встреч. Очи раскрывали видения источника света. На ступенях к покорению вершин доверился крепости мышц. По тропе предков ступал там, где кормился олень, добывался изюбрь. При падении звёзд, познав себя, успевал загадать желанье. Всё всегда исполнялось, в сумерках боялся исступления мыслей, что светил не хватит до рассвета. Отдых обновлял изнурённое тело в бесконечных кочёвках. Рассудок обуяли суетные раздумья в беседе с самим собой об ожидаемой цене счастья.
Личное чувство
Сеянец тальника пророс в скалистой щели. Облако заботливо окропило его дождевой водой. Не имея глубоких корней, зародыш превратился в росток. Без мысли наперёд в потоке света подул суховей. Земля теряла соки, поросль не стала деревом. Ввысь ушла мгла, попросила спящий в котловине туман ухаживать за стеблем. Орошать ежедневно, закрывать от копытных вырывающих и затаптывающих отпрыски. Блуждающая хмарь вернулась посмотреть на каменистую осыпь. Зачаток обессилел. Туча осязала печаль, и упрекнуло мрак в безделье. Он оправдался, что всечасно поливал, глаз с распуколки не спускал. С утра выходил на утёсы и до вечера обнимал. Согревал сердце, не пропускал губительный зной Солнца. Ночью лелеял душу, от ветра прижимал в тень Луны. Кучёвка обвинило сумрак, что он лишил всходы личного чувства свободы. Запретил определить собственные особенности и жизненную волю, выбирать поведение, ощущать желания. Призвало тьму одуматься и скрыться, влечение завязи устремить к оживляющему лучу.
Странствие к себе
Олень постигал смысл кочевания. По ходу дела наслаждался новыми видами. Отмечал изменения внешнего мира, угадывал погоду, обретал свободу. При истинном скитании не ощущал, куда шёл. При просмотре не ведал, что разглядит. Любуясь далью, искал то, что не мог объяснить разумом. Вдали чувствовал звезду тысячи жизней, почти догонял её, она отдалялась от него. Всё повторилось сначала. Наконец взошёл на пик вершины и в прозрение засек над рогами светило - исполняющее желания. Звезда утра вспыхнула, резко увеличила лучистость, раздула пепелище зари. В искажениях и ухищрениях олень прожил много рассветов в мечтах и наяву. Алчность, щедрость, радушие, безразличие кипели в сердечном котле, не теряли смысла, обдумывали связь времён. Ждал очереди хождения, размышления, стремления чувств. Созерцая изменения вокруг, переоценил достоинства. Посетил неприступные горные хребты и заметил, что бывает в сердце. Не оглядываясь назад, побрёл наблюдать за внутренней сущностью, постигать изобилие перемен в самом себе. Ходок почти прикоснулся к искрам звёзд, самое малое, узнал их кров. Стал избегать знойного озарения, предпочел в переходах искать душевный покой.
Увечное сердце
Олень спотыкался о камни судьбы, ныли шрамы на сердце от вырванных кусков забот и отданных детям. Взамен получал вклады телячьих нежностей, заполняющие пустоты. Обломки чуждых чувств не подходили друг к другу, в худой груди стонали зазубренные рубцы. Олень горько плакал навзрыд, на мелкие ошмётки терзал нутро, бьющееся без смысла и цели. Оленята бессердечно уходили вдаль, забывали родного предка, в душе оставались полые дыры, место для ощущений терял. Отче крепился, не ломался, ждал взаимности, остаток увечного средоточия болел изнутри, напутствовал об избыточной доброте, которой поделился. Кладезь мудрости стирал переживание, разум надеялся, ответное внимание исцелит ссадины, единение вернёт былую умильность. Олениха от восторга отщепила дольку, вставила в кровоточащую рану друга. В ответ олень оторвал клок истощённой сущности, вставил в брешь радости подруги. Кусок подошёл, оттаяла тоска, обострив жгучие края обиды, напоминая истину о сущности жизни для стадности.
Спрятанное время
По высокой и низкой Луне предсказывал погоду, по солнцестояниям шевелил медведя утаившегося в берлоге. Край зимнего года отмечал по размеру рогов у северного оленя. Комолый бродил по тайге в студёную пору, в знойную носил размашистые рога. После брачных игр скидывал и вновь отращивал панты. Перекочёвку копытных устраивал по схождению звёзд с Луной. Гон и отёл ждал по сезонам появления наста и прилёту птиц к первым цветам на древе жизни. Кобчик оповещал криком о подъёме из утробы снега Солнца в шкуре багряной важенки. Считал периоды по частям тела. Учёт спускался по семи левым частям тела: с головы-верха весны на лопатку, бедренную кость, берцовую, плюсны, путовую, пястную, копыто и переходил на суставы другой стороны. Ожидал спрятанное время. Раз в три года после Весеннего равноденствия к подсчёту законных месяцев добавлял в придачу ещё одну Луну малой весны. Лунные месяцы укладывал в годовой солнечный круг. Ниоткуда рождался безродный месяц, мета нижнее переднее ответвление рога в начале лета. Совмещая лунный и солнечный численник, объединял добавочную вставку, приводя его в равновесие для отсчета нового календарного цикла.
Звезда болот
Чуток утих ветер, молча уходила осень. Перелётная сойка уронила половину звезды на плоскую землю, медведь слез с тучи и съел её. Вторая долька упала в дремучие дебри. Вкусив горе семян перемен, мощный зверь расцарапал лапами скалы, содрал вершины и ущелья. Разорил тайгу, превратив в сырое хвойное болото с затопленными низинами. Кислотный привкус свёл челюсти. Зёрнышко застряло меж оскалом, медведь не нашел сил вытащить его. От птичьего возгласа сердце взгрустнуло. Косолапый лишился права спать на Млечных облаках, встал на четвереньки и ушёл зимовать в берлогу. Мучаясь от бессонницы в суровой стуже, звери под снегом искали корм. Медведь весной выскреб остатки светил меж клыков и вдохнул в них жизнь. Зачаток пророс, и цветок стал похож на голову птицы смотрящую ввысь. Обезображенные распадки покрылись зелёными листьями с розовыми ягодами. После зимовки под сугробом кисло-горькая смачность клюквы стала сладкой. Получила цвет малиновых звёзд с запахом дождевой свежести.
Окрылённое сердце
Расстелется Млечный Путь у ножек родившегося оленёнка. Озарённый Луной младенец поспешил в неведомый мир снов. Скользя по лунной дорожке, не сгорела терзающая душа в немыслимом огне избавления, не окоченела сердцевина от возмездия холода. Осознала, без чистоты мыслей ночь не закатится в рассвет, не взойдёт Солнце в радость озарения. Нарушив безмятежность сумерек, сойка в полете разбудила утро. Грудняшка открыл взор к свободе выбора. За заснеженную вершину зацепилась заря. Облачность повисла в лучах огня, прозрачная дымка утонула в росах. На цветочный пучок кашкары опустилась оса, к шляпке гриба прилипла хвоя. Солнце свернуло ступать тропой истины, оставив отпечаток забот в наивном смысле. Позабыв обо всём, нутро не обрело покой. Огорчилась судьба, что не полнилась блеском. Спасаясь от бреда, взлетела мечта в синь небес. Вслед встрепенулся малютка с плеч скинувший унылость. Билось сияние в груди, разрывалось на куски, верило встретить удачу привлечь светило. Тревожился взор души растущими из сердца лучезарными крыльями. Поняв таинства чувств, средоточие света не выживало без желания освящать бытие дебрей, знамениями отделять дни от ночей.
Отпечаток неба
Рожки пожилой Луны бодали неосязаемую глубину тьмы. Неисцелимая пляска звёзд на раненой туче, опоясала кудри тайги острозубыми скалами. Из чащобы сердца надежда утолила жажду души, сон грел ночь. Тосковала лиса по глухариным прилётам. По опаду хвои блуждая, изюбрь шёл на манок. Жилы волка кипели отвагой, замученная кабарга стонала. Стихло горе, замерло дыхание в груди, кровью жертв запеклись губы у хищных зверей. Перестало хранить надежды обманутое сознание. Приуныли собратья олени, оскудели дремучие чащобы. Утёсы не узнали грусть, ручей не понял скорбь. С горькой укоризной приговаривало эхо о затмении рассвета. Потянуло холодом от извечных бед. Чёрным вороном прилетела ненастная туча. В отпечаток небес чувственным взглядом корила лихую судьбу волчица с изобильным животом. На каменном перевале расцвела бабочка, багульник нарядился в лепестковую метель. Ветер принёс жгущую весть. Гроза ливнем очистит корысть, гром замкнет пролом памяти, дух подаст руку палящей молнии.
Кочевая подруга
Муж выживал с оленем в лютом холоде у края земли на черте времени. Без дружбы, основанной на честности уцелеть в походе невозможно. Транспорт, жилище, одежда и пища олень был правой рукой, хищника чующая лайка была левой. Стадо привычное к суровому климату и скудной пище берёг на охоте и выпасе. Сыпучий сугроб разрывал олень и шагал по топи болот. В поступи копыта раздвигал, увеличивая площадь опоры. В воздушной шубе облаком плыл по радуге жизни ловить звёзды. Подруга читала боль за улыбкой, умела понимать без слов. Словно свет Солнца шествовала вместе с мужем и детьми. Тропа ветвилась оленьим рогом, пасущееся стадо собирала раз в день доить. При набеге волков, сердце согревала певчим словом, западающим в душу, у ног улуса расстилала высокую Луну. В чуме ютилась семья: жена, холостые сыновья, незамужние дочери. Женщину уважали, сын, входя в чум, кланялся матери, а вдогонку отцу. Супруга доверяла в чувству, брала верх над ссорами. Была счастлива за всех. Собирала хворост, внутри жилья разводила огонь. Угощала чаем с лакомством ягод, собранными детьми. До алой зари у костра сливался дружный род судьбами и надеждами с родимой тайгой.
Оленья свадьба
В лучах вечернего солнца на голову верховой оленихи-невесты одел недоуздок сплошь зашитый бисером с лицевой стороны. По нижнему краю Млечного сукна свисли звёзды привески из костяных пластинок. Звенели трубочки висюльки, украшенные бахромой с нанизанными бусами. Затылочные завязки вызывали зуд. На тропе очерченной ветром заплетались камни в копытах, потел лоб. Вытянув шею, неуклюже прижалась к оленю-жениху. Вспышка чувств, сожгла общее одиночество, вселенная ожила в душах. Олень вздрогнул телом, громко ревел о торжестве духа на всю оставшуюся жизнь. Она думала стать счастливой, волей двух создать третьего. На ягельном пастбище недоуздок ослаб и съехал в сторону, она осталась без присмотра. Свадьба кончилась, любовь продолжила существовать в браке. Освещаемая робкой Луной, покорно наклонила голову, потянула зубами листок с карликовой берёзки. В блеске глаз с дерзостью путалась робость шагов. Родив оленца, важенка продолжила подвид, в обыденности стадо ощутило бессмертие.
Осенняя разлука
Плаксивая морось укрыла хвою, к отражению в глади переменчивой воды склонила рожки Луна. Наскучив слякотным дождём, беременное всевластной грозой облако придавило вершину. В муках кружил листопад, ветер поселился отдохнуть в распадок. Ударил гром раскатом, отзвуком лета ответило эхо. Прохлада дохнула в груди, искрой вспыхнула молния. Огнём проткнула смятение стихий. Соединила невидящий туман с отверстой землёй, крушила чувство отчаянности в сердце. Боль, порча, скверна, пагуба исчезли, исцеление открылось тленным. Предки вернулись в суету жизни. Звезда утра проснулась от слепоты. Ливень смыл след злонравия, напиталась влагой тайга, тусклым воздухом задышали горные склоны. В плену миражей преходящее казалось краше сна, лось осознал отсутствие весны в душе. Угас путеводный знак. В пурпур рассвета оделись утёсы, в изморози потерялась тропа к заре. Над перевалом взошло Солнце в сияющих соблазном лучах. Вздрогнула паутина, листья зацвели, зоркое око уронило слезу в мох. Сгоряча заплакал день, унылая осень осталась ожидать запоздалую зимнюю ночь. Небо побледнело, в несбывшихся надеждах умолк гомон птиц. Память поладила с разлукой.
Отверженный провидец
Ветер раздвинул просвет в облаках. Изнемогая о вспыльчивости, Луна взлетела высоту. Обвитая смутой синица, посулила грозу. Дали гор закрыл снегопад, зарница заплакала. Упали слёзы на хвою, цветы согнулись от росы, разрушились гнёзда. Закипели ручьи, в чреве скал ожил ждущий счастья оленёнок, чующий зов души. Верх неба, возложил на глаза искру, особый предвидящий сон. Олений сын встал на ноги, сердце горело огнём. С выжигающей камни молнией брёл к отверстым тварям. Призванный звездой сверлил зрачком бытие, с ума сводил раздор, мозолил совесть. Чуткое небо желало хищникам и добыче пастись вместе, не причиняя вреда истине. Зверей возмутило напоминание об их неурядицах, не приняли несущую волю вещую. Думали, что светила на их стороне и изгнали зрящего будущее в ущелье земли. Ясновидец всполохов сохранил уверенность, взыскалась невинная кровь. Отвагой озарилась суть провидца в отребьях плоти. Чуяла зло в объятиях добра. Далёкая от страха и лжи удача шла за слепорождённой судьбой.
Навьюченный волк
Жизнелюбец кочевал верхом на олене. На стоянке у чума разжёг костер, оленя отпустил щипать ягель. Волк мучился рабством тления и вонзил клыки в оленя. Цедил кровяной закат олень, со слезами на глазах просил зверя не спешить. Уверял хищника, что скушав плоть, завтра он опять будет голодным. Пригласил волка на стойбище, где ежедневно пекли лепёшки, сладкое подавали после еды. Обещал волку, если не растерзает тело, в стаде будет жить сытно. Волк поверил, согласился идти в гости к оленю. В пути мельком заметил у оленя на боку истёртое клеймо раба данника, спину в гнойных мозолях. Волк засомневался, от лёгкого бремени не тлился ворс на шкуре. У пристанища хозяин подал оленю лакомство соли, надел на становой хребет седло неволи. Нагрузил вязку вьюков с грузом и отправил по трудовой тропе. С равными правами волку подал кость, украсил ошейником ига. Зверь обомлел, мотнулся взад-вперед, не желал пожизненно служить рабочей силой. Раб греху гордо сбросил хомут. Побежал по тайге с пустым нутром, не ушёл по колее завьюченным. Невольник стаи свернул ото лжи к небесной истине ради свободы волчат. Завыл на Луну, личная ответственность перед логовом зазвучала эхом.
Кровь жизни
Остыло солнечное пекло, хищники отогрели охладевшие жилы чужой плотью. Твердь содрогнулась, сотворенный смертной стужей оленёнок не задохнулся в чреве ночи. Без придыхания ветер свистнул перезвоном снега, через тучу улыбнулось небо. Под лунной ладонью звёзды нянчили гордость. В листопадные слезы куталась окрылённая морось, посреди бытия ожидалась тень близорукого счастья. Память почвы пестрила кривизной распадков, сиротливо скрипели цветы. Опустел рассудок в беспомощном теле оленёнка побратавшегося с кровожадным волчонком. Не уберегший душу телок смирно сжался в комок, не дышал, терпел ужас. Бескровное сердце глухо стучалось о бессмертный ужас. Обожглись золой спасения судьбы, бились из последних сил, удерживая жизнь в крови очищающей совесть. Горячая капля упала на землю, проросла зарёй. Запахло живицей, животворящий дух прояснил красный ручей, в камнепаде осветился ягель. В перетряске закалённый оленец вспомнил мечты завьюченного стада о бурление кровотока в плоти.
Ход сезонов
Звери решили установить протяжённость грядущих сезонов, но не сошлись во мнениях. Бурундук собирал кедровые орехи, трудился, не отвлекаясь на обед. Медведь просил с ним поделиться. Решил съесть запасы, набрать жир, не сгибнуть от зимнего голодания. Грозил продавить закром, перегрызть кладовую, повалить кедр. Бурундук не испугался угроз и уговорил медведя первым увидеть восход Солнца. Жадина стал ждать рассвет, Прожорливец шёл шаманить к каморке скупердяя. Увалень терпел сонную тьму, ловкач ожидал задорный свет. Малый зверёк-грызун первым заметил заревой луч на вершине. Лентяй доверился Луне и схватил лапой бурундука. Тот увернулся, но осталась поступь жизни из пяти полос на шкуре. Косолапый полез за плутом в нору и застрял зимовать. В тесном закуте со сна медведь заспорил, сколько дней в первом весеннем месяце. Хотел тридцать, бурундук чаял тридцать один. Исхудавший хищник не желал излишнее сутки лежать в берлоге и вылез пораньше, помешать Солнцу встать утром. Бурундук требовал чередования гибели и рождения зимы и лета, дня и ночи, как угрюмые полосы Луны и бодрые Солнца на спине. В упорядоченной неотвратимости расцвета встал как обычно.
Оленёнок рябинка
Нянька заря баюкала вечность, в тлеющем венце звёзд заплакала сипуха по закатному Солнцу. Грусть заглянула в отлётное дупло над грозовым ручьём. Заплясали шишки в ветвях, ветрило бодался с просинью облаков, вздувал ночь. Иней обнял вязь бус на шее талого шиповника. Смола слезой застыла на хвое. Бурундук в нору потащил орех. Под можжевеловой корой сердце забилось. Трубный голос подал изюбрь, созывая матух. Метнулась рысь, в полумрак спрятался волк. У оленихи пролегла морщинка меж седой шерстью лба. Медведь-костолом всмотрелся в зрачки оленёнка-рябинки. Полусонный телёнок забылся в тёплом мху, ожидая маму на трухлявом пне. Покой души прельщал далёкий путь, разум душила суетность. Под пылкий звездопад приполз жалкий сирота из последних сил. Доверчивая отрешенность вскрыла вражду и мучения. Из кедровой кроны лунное око высветило след кружения заячьей свадьбы на кряжистой прогалине. Оленёц сосал молоко материнского вымени в обнимку с сироткой, не требуя уважение.
Смысл бытия
До захождения Солнца возмутился дух видений, мудрость сна удивилась. Заледенелой тенью заблудилась Луна в белой завесе облака. Звёзды замерцали сквозь ласковый пух на ветвях тальника. Содрогнулся ветер, растаяла паутинка инея. Крикнула кедровка, эхо вывернуло наизнанку нутро нерушимых скал. Из цветка подснежника выполз мотылёк на простор проталины. Изнурённая ночь растревожила беспокойную душу. В дрёме не озябла плоть, мечтала обитать лучше видимой жизни. С безопасностью тела и радостью в сердце пребывать в единение с тайгой и небом. Заботится об изобилии урожая ореха, плодовитости оленей. Воспрянуть духом, проявлять добрую волю, отвергать зло. Смысл искать в умеренности, честности, прилежание, великодушие, трудолюбие. Действовать осмотрительно при принятии житейских решений. Всё доводить до конца, к чему рука прикасалась. Вечно задыхаясь в ошейнике земных страстей, из тьмы выходить на свет. Стремится к разумному образу полнокровных забот, насущной силой славить желаемое одобренное свыше. Лучезарное утро приоткрыло распростёртые крылья зари. Очи ума предварили мощь оживания рассвета, чувства ободрились восхождением Солнца утра.
Оленёнок снежок
Неистовый шторм закружил ледяную пыльцу, плечи согнули звёзды на Млечном Пути, оскалом злились зубы гор. Обломки туч градовым ливнем упали на иглы хвои, перевал закрылся, мох пропитался пургой. Под сводом неба не сбылись лучистые мечты, орлица рухнула в земные мучения. Горечь слёз увлажнила оперение обид. В суматохе будней гибло ожидание возродиться лишь ради пищи. В страстях коршуниха пыталась срастись с волнением души. В порыве кипучего жара из сердца изливалось горящим кровотоком страдание. Жгучие когти раскалились пламенем осмысления. Чувствуя стон страдания, к орлице подошёл заступник оленец-снежок. Позабыв былые невзгоды, обнялись враги животворной волей. С наконечника клюва сорвался покров ужаса. На предрассветной вершине оленёнок побелел, словно отрадный иней, зреющий в зрачках раскосой Луны. В огневом озарении рожками потянул ветровой взлёт навстречу очам взмывшей птицы. Вызволенная из низости слепоты орлица укрылась под крылом ясновидящего Солнца.
Зачатие Солнца
Мир укутался в пелену снежного праха, искра тлела в раскалённой колыбели звёзд. На свадьбе огня и льда веселились близнецы олень и медведь. Олень породил мысль по куску собирать светила и принять в себя. Медведь творил стельность Луны. Рога оленя превратились в лучи. Схватил выкидыш молнию за хвост и пламенем разделил пыльцу сумерек на высь и твердь. Луна создала духов ночи, править тьмой. Из тумана содеяла дождь, ожидала порождающее начало. Сердце ёкнуло в груди медведя, тучи влагали страх, заслоняли зачатие, беременность, роды, рост и кормление Солнца. Бессмертная сущность не дала свечения, медведь поднял уровень зенита в высоту. Разделил ветер, облака, витки созвездий. Сила рассвета проснулась зарёй, вечность явила утро, сделала время хранилищем равноденствия. День начал прибывать, оперились птицы, зазвучало пение. Зацвело дерево, созрели плоды. Проявив судьбоносность в погибели, позволил оленям продолжить род стада. Ежедневно доступное Солнце парило под сводом небес, ночью по нижней стороне возвращалось к началу пути. Источник жизни и света, славой сияния согревал и утешал души, почитающие порядок зачатия, выживания, посмертия.
Забытье рассудка
Босячной стопой, взойдя на вершину, заря отгорела до сажного пепла. В исчадие тьмы открылись ресницы у звёздных очей тревожить тень сна. Вьюга сменила плеть гнева на тишину. В беспробудности ущелий ростепель ткала беспощадную суету. Меж страстей падение опередило наказание. На тропе непотребства свирепел хищник хромая на оба колена, от ужаса немел вещун. Ум вздул искру зла, прожёг пазуху ночи, усыпил судьбу собирающую щепотью ветер надежды, туча смыла муть. В конец вернулся пустой путь, эхо страхом тронуло сердце. В перехлёст нагой Луне в золе груди вспыхнул огонь души, доверие обняло умом разор. Мрак сделался светом, прах склеился в плоть, шлак зажёг костёр. На рассвете помолодела звериная шкура тайги, утёс со спины скинул стонущую лавину. Косач раскрыл веером хвост, на проталине осознав немощь, медведь вздохнул о берлоге. Из забытья до бытия шло подобие жизни вспять и по кругу. Выйдя из дрёмы ведомый Луной прозревший рассудок Солнца, сжигал порчу в лакомстве наслаждения.
Утерянная искра
Поперек поколения в стаде явился оленёнок, похожий ликом и характером на дальнего предка. Птицей пойманной в силки трепетала на ветру лента судьбы. Перевитые узоры отмечали вехи судеб. Замкнутые линии означали усеянный багульником путь. Плавные полосы намекали на рост, изогнутые на зрелость, прямые на долголетие. Искривлённые петли предвещали сложные будни, повисшие закладки - прозябание, узел - страдание, порванный кусок – пресеченный век. Не сомневался вожак о связи живущих и усопших сородичей. Сообщал родителям новорожденного, сколько ему жить, предначертание земной тропы, обход грозящих опасностей и посмертную рутину. В укладе изменялся облик, ломалось пространство души, сгорала сердцевина ума. Хищники выслеживали, пресекали стезю, закрывали обратные следы. Избежав злых козней, честно доживал до седины. После невинной кончины в сини неба отдыхал у дневной Луны. В полнолуние развилась утерянная искра. Вновь проходила стадии предвремя, мысли, сверхобихода. Устремляясь к восходу Солнца, возрождалась в потомстве, продолжать бесконечный круговорот жизни-смерти не нарушая равновесия рождения, роста, зрелости, старения.
Творец себя
В бесконечной пустоте, не изменённую хождением дикую силу копыт олень сплетал с тёмной страстью лишённой всякого смысла. Из-за изнурения воли ожидал кончину без сожаления. Мечтал хранимый день превратить в малую вечность, где можно понимать правоту, чувствовать красоту, желать чистоту. Время проходило не в страданиях и не в наслаждениях, шло в проявлении неповторимости к своеобразию сущности. Эхом души откликалась на будящий зов. Смысл жил до самого последнего вздоха, в клыках волка олень не верил в тщетность кончины. Сердце томилось в плену любви. Тлело в горячем бреду. Не теряя мгновений, воспроизводилось в заботах, отзывах мнений, ощущении наполненности. Из равновесия вечной жизни ветер чувства доброты; стыд, обожание соединил с рассудком, как небо с землёй. Олень стал творцом самого себя. Взирая на будни звёзд, придумал образ небесного житья после кончины. Невидимое в существе Солнце превратилось в свет и тепло идеи, олень очеловечился и плоть претворил в дух.
Припевки мечтаний
Песельник скитался по свету, по следам ветра. Зашёл в диковинную котловину, полную беззвучия и покоя. В небо упирались скалы причудливой формы, остроконечные пики блестели от снега. Каменные россыпи окружали водопады, лоно каньона точил ручей и впадал в озеро с прозрачной водой. Солнце на волне играло бликами, сказитель думал жизнь беззаботно прожить в тихом чуме. В грёзы шли дни, бежали годы, он без устали сочинял напев личной песни, выхваляющий прелести гостеприимных утёсов. Шорохом встревоженной хвои раздавались наигрыши. С припевками в распадке исчезали чудеса. Осыпались валуны, мельчала глубь, мутнела чистота, блекла синь, таял ледник, редели заросли стланика, вздыхала земля. Певец тщетно искал, что воспеть. Мощь выражения не находил. Величие перестало существовать реально, ушло в мелодию, превратилось в безумную мечту, завладела сознанием. В глуши иссушалось сердце, причитал рассудок. Выражал скорбь и грусть, воплями всхлипывал заплачки, возвращал выдумки. Желал, воздействовать в воображении, шептал россказни. Из глубин чувств пропитал почву слезой разума. Долина вспомнила о ином счастье, залечила шрамы, восстановила невидаль.
Шипастый приют
Сойка перелетела ледяную вершину, искала привал отдохнуть. Просила можжевельник разрешение переночевать. Ради согласия обещала рассказать о странствиях. Кустарник слушал истории о дальних странах, ветви прижал к стволу. Из норы валежника взвился жук и удивился птице присевшей на невзрачную хвою. Соперник повернулся на запах шиповника, Солнце закатилось не оставив сил взлететь. Надменные иглы не принимали никого на ночлег, пожалели вкрадчивого светлячка, колючками не прогнали чужака. С заботой о здоровье жук разлёгся на лепестке, на милом цветке кормился пыльцой, спал безопасно. Видя успехи ловкача, птица взгрустнула. Хвастун гордился приютом, до утра ревниво жужжал о росте довольства, зарождая зависть в сердце птахи. Рассветная заря осветила скалы, на листья легла роса, птица проснулась с чувством досады. К сплетням вышел лось, рогом отсёк причину ревности. Не чувствуя совести, жук расправил крылья, с расстройством нервов полетел за целебным нектаром. Места страстям зла оказалось достаточно, птаха позвала плута на завтрак. Усач оглянулся на восходящие лучи Солнца, птица взлетела за облако. Не зная меру в ярости, проглотила заискивающее насекомое.
- Дождь цветочных лепестков
- Птица бесконечного времени
- Гордость денной Луны
- Раскрытый во времени ветер
- Манящая дымка странствий
- Сила Млечного Солнца
- Разворот тесного времени
- Кочевые гнёзда звёзд
- Звезда кочевой судьбы
- Лунная колыбель души
- Горизонт окрылённой мечты
- Лучистая радость рассвета
- Золотая тень равноденствия
- Отсвет заоблачного очага
Читать книги о Тофаларии
В добрый путь
Спасибо вам за прогулку. Русин Сергей Николаевич
